потому что и он несмело загоготал.

И что тут началось!

Нашим домашним стадом командовал красноглазый, очень злой гусак. Величавый, самодовольный, он вел себя на дворе как хозяин, гусыни беспрекословно подчинялись ему.

Услышав в своих владениях чужой голос, красноглазый пришел в ярость. Он кинулся к сараю, размахивая могучими крыльями, угрожал невидимому незнакомцу и вызывающе гоготал.

Ему дружно вторили послушные гусыни.

Хорошо, что дверь сарая была заперта. Иначе предводитель гусиного стада насмерть заклевал бы чужака.

Дикий гусь оробел и больше не подавал голоса.

Меня поразила злобность красноглазого. Ведь домашние и дикие гуси из одной семьи. Разве можно так неприязненно встречать родственника? А если бы красноглазый сам попал в беду?

И все же я надеялся, что со временем они подружатся.

А пока что, чтобы наши домашние гуси не беспокоили и не оскорбляли гостя своими недостойными злобными выкриками, я отогнал их в дальний угол двора.

Но и там красноглазый долго не мог успокоиться. Все хотел доказать гусыням, что он тут главный, он хозяин двора и своего места никому не уступит.

Наконец красноглазый выговорился. Важно, словно хвастаясь своей мощью, вытянул длинную шею и в последний раз гоготнул и помахал крыльями.

Гусыни пригнулись, будто преклоняясь перед его силой и мужеством и, повернув к нему головы, ответили согласным гоготом.

Но я про себя твердо решил: гогочите сколько хотите, а слабого я в обиду не дам!

IV

Ночью я плохо спал. Все думал о раненой птице, отставшей от своих, и жалел ее.

Сейчас стая отдыхает где-нибудь на озере под звездным небом, а мой бедный гусь, привыкший к простору, сидит в сарае взаперти. Один-одинёшенек. Здесь, на чужбине, каждый может его обидеть. И я отвечаю за его судьбу.

Я встал раньше обычного и вышел во двор.

Меня сразу же окружили домашние гуси. Подошел и красноглазый, важный и гордый, как всегда. Гогоча, они требовали корма. Но я даже не взглянул на них и поспешил к тому, кого никто не накормит, кроме меня.

Когда я открыл дверь, дикий гусь, волоча крыло, торопливо заковылял в угол. Но я заметил, что и вода в сковородке, и корм, рассыпанный по земле, убавились, и очень обрадовался. Если мой крылатый гость будет есть и пить, он должен поправиться.

Я тут же сменил воду и подсыпал проса и овса.

Постепенно дикий гусь стал привыкать, обживаться в сарае. Он уже не стеснялся, как раньше, клевать при мне, не прятался, когда я входил в сарай. Я был рад, что он стал доверять мне как другу. И правда: жив он, здоров ли, накормлен ли? — кому до этого было дело, кроме меня! Только я разделял его одиночество, понимал его тоску по небу.

О чем было ему разговаривать с курами?

А ближайшие родственники — домашние гуси его не признавали. И в этом был виноват красноглазый гусак.

Однажды, возвращаясь из школы, я услышал у нас на дворе оглушительный гусиный гогот. Кто-то из домашних позабыл запереть дверь сарая, и затворника-гуся потянуло из его полутемного убежища на солнечный свет.

Но как только он очутился за порогом, на него налетел красноглазый и начал гонять. Видимо, он считал дикого гуся своим соперником и решил во что бы то ни стало выжить его со двора.

Гусыни в этой расправе не участвовали, но они усердно гоготали, поддакивая своему вожаку.

Калеке трудно было увернуться. А красноглазый все налетал и налетал, стараясь долбануть в голову, клюнуть в глаз, ущипнуть больней.

Мне было обидно, словно меня самого клевали, и жалко моего крылатого гостя до слез.

Я бросил на землю учебники, схватил хворостину и еле-еле отбил моего бедного дикого гуся от неугомонного врага.

То ли от боли, то ли от обиды дикий гусь загрустил. Снова почувствовал себя чужаком, одиночкой. Лишь через некоторое время приободрился, немного повеселел.

Раненое крыло его заметно заживало и крепло. Я радовался, глядя, как птица пробует двигать раненым крылом, укладывать его на спину. Видимо, перелома не было, пуля не раздробила кость. Я всё больше надеялся, что мой дикий гусь снова сможет летать.

Дикой птице, привыкшей к свободному полёту, тяжко жить в тесном курятнике под замком. Я стал выводить моего приёмыша на огороженный участок. Здесь под моей охраной он мог прогуливаться без страха: случись что-нибудь, я за него заступлюсь.

Под открытом небом ему дышалось по-другому. Свежий ветер обдувал его выпуклую грудь.

Степенно, важно он прогуливался между деревьями. Порой останавливался и, склонив набок свою красивую голову, зорко вглядывался в голубой простор неба.

Что он там высматривал? Может, искал глазами невидимую воздушную дорогу, по которой летели дикие гуси? Он отстал от стаи, но он помнил о ней.

Наши прогулки продолжались до тех пор, пока на землю не стали падать первые снежинки.

На зиму я устроил в сарае гнездо для дикого гуся, чтобы ему было удобно и тепло.

Каждый день утром до школы и днем после уроков я наведывался в сарай к крылатому гостю, угощал его, чем мог.

Так я ухаживал за ним всю зиму.

Он еще больше окреп, мог свободно размахивать своими серыми с белым узором крыльями. Оба крыла были теперь могучие, сильные, покалеченное от здорового не отличишь.

Иногда, услышав на дворе гогот наших гусей, он вскидывал голову и тоже начинал гоготать громко, призывно. По-моему, он разговаривал не с нашими гусынями, а с теми далекими, по ком тосковал, которые не могли его услышать.

Но я верил, придёт время и они услышат его.

V

Кончилась долгая и скучная зима. Подточенные весёлыми ручейками, таяли, оседали снега. Под лучами весеннего солнца отогревалась скованная морозом земля.

Зимовавшие в тёплых странах птицы стали возвращаться в родные края.

Как-то утром меня разбудили крики ребят:

— Скворцы прилетели!

Я соскочил с постели и бросился к окну.

На прутике возле скворечни сидел скворец. Растопырив крылья, он пел, широко раскрывая клюв.

Не только люди радовались этой весенней встрече, радость была и в весёлой птичьей песне. Видно, певец очень соскучился по нас, по своей родной старой скворечне.

С каждым днем всё теплело. На полях уже не было снега: где темнел чернозём, где зеленели всходы.

Весна поломала лёд на реках и озёрах. Аккуль снова стало зеркалом, в которое смотрятся облака. Глядя на Аккуль, я все чаще и чаще думал о судьбе своего дикого гуся. Когда вскрываются озёра и реки, начинается пролёт птиц, которые кормятся на воде.

Из садика,